Прага. Город-либретто

Удивительную вещь поняла о Праге – она звучит. Конечно, любой город издает свои звуки, но разница в звучании иных мест такая же кардинальная, как между дребезжанием дрели и дрожанием скрипки.

Прага начинается с запевалы-Влтавы. Река несет свои воды в строгом соответствии с ритмами, которые уловил и записал в цикле «Моя Родина» Бедржих Сметана. Влтава проносится под оживленным Карловым мостом и сообщает ему нужный мотив, который он подхватывает бурлящей человеческой речью – в основном, конечно, славянской.

В новый год в Праге полным-полно народу – сюда съезжаются туристы со всей Европы, но особенно из России. Мы стоим на Карловом, любуемся скульптурами и слышим то ли обрывки разговоров, то ли неоконченные арии. Маша, доча, ну куда ты делась?

Куда, куда вы удалились?

Старо Место звучит как волшебный карильон – тревожно, празднично, нестройно. Здесь особенно много людей, они столпились перед знаменитыми Астрономическими часами и ждут, когда же появится зловещий скелет, самодовольный гордец, хитрый купец и вся честная компания апостолов. С мелодичным звоном апостолы оканчивают марш и пражская соната дополняется аплодисментами, шутками, смехом.

Так как на Прагу у нас было меньше трех дней, мы носились по городу в темпе аллегро, заглядывая то в один, то в другой её уголок. Нас обгоняли веселые пражские трамваи – они отблескивают тонким звуком совсем как какие-нибудь бубенцы или треугольники в задних рядах оркестра.

Отправив остальных лакомиться румяными трдельниками, я навещаю еврейский квартал. Старые полутемные молельные, кладбища и тысячи незабвенных имен, выписанные на стенах синагог – всё это накатывает неумолимо и зловеще, как Пятая симфония Бетховена. Долго я там не выдерживаю, замерзаю, бегу назад в поющую. блестящую, подпекаемую на огне какофонию.

Мы просто гуляем, бесконечно снуя по главному мосту то на правый, то на левый берег. Потом, не в силах бороться с искушением, позволяем себе очередной менуэт: ныряем в темную, гулкую утробу пивницы. Официантка бахает об стол деревянной доской, со стоящем на ней, лоснящимся жиром вепревым коленом. Мы хлопаем ослабшими, озябшими ладошками как литаврами и принимаемся за еду. Размахиваем руками как заправские дирижеры, утираем с верхней губы пивную пену.

Мы торопимся. Каждая удачная кантата имеет свойство заканчиваться. Вернее, она всегда будет длиться, но ты уйдешь и больше не сможешь её слышать. Мы выходим на улицы, где, в честь нового года, уже свистят, взрываются с грохотом турецкого барабана, салюты и фейерверки. Ворчливо, неохотно разворачивает свои колокола мрачный Собор Святого Вита. Он так давно возвышается над пражскими улицами, что устал и, может, чуть оглох.

Под конец тонкий голос моцартовской «Аллилуйи» вспархивает над всем. И кто это поет? Не знаю, может, сама Прага.