Бабушка

Вчера моя бабушка приезжала посмотреть на своего правнука Лёлика.

Бабушка живёт далеко, приезжает редко, побыла совсем недолго и — как всегда после её отъезда — в груди у меня осталось щемящее чувство. Что-то такое неопознанное типа нежности и беспокойства и тоски и желания съесть домашнего супа.

И я решила написать про бабушку.

Мою бабушку зовут Валя. Насколько я про неё знаю – она честный, порядочный, невероятно трудолюбивый человек.

Бабушка живёт в подмосковном Серпухове.

Моя бабушка – прелестная крошечная старушка, немного похожая на бабулю из мультиков про Сильвестра и Твити.

При том, как мне кажется, внутрь моей пряничной, вкусно пахнущей хозяйственным мылом бабушки вшит титановый стержень (и шейка бедра тут ни при чём).

Сколько я себя помню, я никогда не видела, чтобы бабушка спала. В детстве я засыпала под бормотание радио – на кухне бабушка штопала какое-нибудь белье.

Или под плеск воды – в ванной бабушка на руках стирала простыни или одежду.

Вставка: именно оттуда, из этой ванной, от бабушки я узнала про «синьку». Вы помните «синьку»? Что это вообще такое, для чего применялось? Помню только как «синьку» разводили в тазу, чтобы я могла пускать кораблики по синему «морю». Это было потрясающе!

А потом она всегда просыпалась раньше нас и бежала куда-нибудь за деревенским молоком, оставляя трогательные записочки, на которых вместо букв были рисунки (мы с сестрой ещё не умели читать). На тех рисунках бабушка несла бидон и махала нам рукой – мол, не волнуйтесь, скоро буду.

Ещё по утрам она жарила блинчики. Было правило: сколько тебе лет, столько блинов и надо съесть. Мы с сестрой капризничали и не хотели.

И ещё никогда нельзя было есть «всухомятку»! Только не всухомятку, нет-нет! Для борьбы с «всухомяткой» бабушка обычно использовала сладкий чёрный чай.

Вообще, в гастрономические дерби я не буду даже углубляться, я не обедала. А ведь там, в этих дебрях, скрываются совершенно гениальные котлеты, тюря (молоко со сдобным печеньем), свежий черный хлеб с подсолнечным маслом и солью, овсяная каша с клубничным вареньем, творожники (авторское бабушкино блюдо, рецепт которого я не раскрою), и, конечно, моё любимое – бутерброд из ломтика черного хлеба, намазанного картофельным пюре, а сверху — солёный огурчик.

Недавно мы с сестрой вспоминали эти детские лакомства и обалдели – нам вдруг в головы стукнуло, что райские блюда были придуманы не из-за особой чувствительности вкусовых сосочков, а, пожалуй что из экономии.

Если не сказать — от бедности.

Бабушка научила меня бережливости. При том, она не из тех старушек, которые коллекционируют каждый стаканчик из-под йогурта (если, конечно, не под рассаду. Рассада – это святое). Просто у неё каким-то удивительным образом всё, каждый лоскуток, баночка, отрезочек, идёт в дело, пригождается. Она научила меня шить и мастерски обрезать нитку под самый корень, чтобы не оставалось бесполезного хвостика. Я редко шью, но каждый раз, когда заметываю край или пришиваю пуговицу, с какой-то болезненной гордостью гляжу на тугой узелок.

У бабушки восемь внуков и правнуков. Она рассказала мне, что подружки-старушки зовут её «многодетная бабушка». Сначала у моей мамы родились две девочки, почти погодки (я и Лера). Бабушка называла нас «мои ласточки».

Потом мама и Света (моя тётя) синхронно родили мальчика и девочку, Севу и Дашу. Их бабушка назвала «мои солнышки».

Спустя какое-то количество лет синхронизировались Лера (моя сестра) и опять Света (всё ещё тётя) – с разницей в несколько месяцев родили двух девчонок, Киру и Сашу. Этих маленьких мартышек бабушка назвала «мои звёздочки».

Продолжая семейную традицию, в прошлом году мы с Лерой, с разницей в девять дней родили по мальчонке. Лёлик и Ярик окрещены бабушкой – «мои ангелочки».

Вероятно, вы уже давно запутались в этих уменьшительно-ласкательных. А я нет. Никогда не забуду и не перепутаю звёздочку с солнышком.

Я могу бесконечно долго писать про свою бабушку, потому что когда я пишу про неё, я пишу про своё детство. Про яблоки и клубнику с огорода и вечные сетования на то, что «ничего не взошло» и «на следующий год ни-че-го не буду сажать». И про то, как она каждый год сажает, сажает, сажает. Про «ближний» и «дальний» огороды, про бетонные плиты, по которым идёшь к ближнему. И про маленькие кошачьи лапки, которые навек отпечатались на свежем бетоне.

Про наш серпуховской двор, про моё красное пальтишко, в котором я бегу, бегу, бегу за слишком старшей, слишком быстрой Лерой и падаю, падаю, падаю. Про залитые зеленкой коленки. Про самое вкусное на свете кафе-мороженое. Про то, как, не догнав эту быстроногую Леру, я возвращаюсь к бабушке и ей совсем не скучно и совсем не некогда со мной играть.

И про то, как мы играем! В слова. Или угадываем цветы и разных птичек на улице. Или как бабушка читает наизусть стихи, которые она учила ещё школьницей. Или шьём моим Барби настоящие платья с настоящими пуговками. И даже трусы! Почему-то в заводской сборке для Барби трусы не предусмотрены, но бабушка, добрая душа, не может оставить пластмассовую девочку в таком незавидном положении, надевает наперсток, достаёт обрезок какого-то ситца и, щуря уже подслеповатые глаза, шьёт.

Ну, в общем.

Спустя очень много очень мало времени она вдруг приезжает ко мне, поднимается в мою, лично мной, такой взрослой и ответственной, не убранную квартиру и берёт моего сына. Он приболел и она ласково и осторожно трогает его лоб теми самыми морщинистыми, сухонькими руками, которыми раньше трогала мой лоб, проверяя нет ли температуры.

И я не знаю.

Это два лба. Это одни руки. Это такая прорва времени. Такой поток чувств. Я, всегда словоохотливая, на этом замерла и замолчала.

Потому что я пишу и всё это идёт сквозь меня – идёт как невидимое электромагнитное излучение, ломая к черту всю навигацию и сбивая компасную стрелку.

И я уже не знаю где юг, где север, не знаю с чего я начала и чем надо заканчивать, что я чувствую и почему мне так хочется домашнего супа.

Я только знаю, что люблю тебя, милая моя бабушка.

Пожалуйста, живи вечно.